20 марта 1999 г. в газете «Краснодарские известия» появилась статья «Людоед с людоедского острова», в которой в самых худших традициях советского пропагандистского стиля рассказывалось о русском молодом человеке, который, как утверждалось в статье, в первую чеченскую войну принимал участие в боевых действиях на чеченской стороне. Герой материала, конечно же, был заклеймён как предатель и последний подонок. Чего стоит один только заголовок… К появлению этой публикации имел отношение Евгений Новожилов – активист правозащитного движения и в те годы член «Международной амнистии». Именно тогда и началось его дело, которое не закончилось и по сей день, через 14 лет… Мы попросили Евгения прокомментировать события 14-летней давности и то, что происходит сейчас.
«Сначала нужно рассказать о том, как я заинтересовался Чечнёй. До начала 1995 г. я вообще не обращал внимания на то, что там происходило. Через пару месяцев после начала войны я стал регулярно слушать репортажи Радио «Свобода». Эта радиостанция очень объективно освещала события, её корреспонденты много общались как с мирными жителями, так и с участниками вооружённых групп, оказывавших сопротивление российской стороне. Благодаря информации Радио «Свобода» можно было получить представление о том, насколько жестоко действовали российские войска, и о том, почему недавно ещё мирные чеченцы брались за оружие. Причина, толкавшая людей к сопротивлению, была проста: жестокость порождает протест и, зачастую, ответную жестокость. Я конспектировал репортажи «Свободы», исписал целую тетрадь. В моей хронике войны было много того, что не освещалось в российских СМИ.
В феврале 1999 г. я решился на проведение акции протеста против лжи, которая царила в краснодарских СМИ в отношении того, что происходило во время войны 1994-1996 гг. Суть акции заключалась в том, чтобы протолкнуть в краснодарские СМИ, которые всегда освещали чеченскую тему однобоко и предвзято, «взгляд с другой стороны». Прямым способом это сделать было невозможно из-за агрессивного шовинистического настроя кубанской прессы. Пришлось на основе законспектированных мной репортажей Радио «Свобода» создать собирательный образ «Сергея» – русского молодого человека, якобы воевавшего на чеченской стороне в 1996 г. (такие люди на самом деле были), и сказать корреспондентке «Краснодарских известий», что я и был этим «Сергеем». Я соглашусь с теми, кто осуждает такой мой шаг, мотивируя своё осуждение тем, что нельзя пытаться доносить до людей правду с помощью лжи – ведь тогда это уже получается не совсем правда… Но в то время я полагал, что малая ложь допустима, если с её помощью может увидеть свет большая правда. Очень большой правды не получилось, так как в итоге в статью попала очень маленькая часть моего рассказа, были присочинены некоторые глупости (например, о 400 рублях от «некой мусульманской организации») и всё было изложено похабно и поверхностно – у готовивших к публикации статью не было никакого желания разобраться в причинах описываемого конфликта (предполагаю, что в её написании участвовала не только подписавшаяся под ней журналистка – ей наверняка давало указания начальство).
Но всё-таки кое-что из того, что я хотел донести до людей, попало в опубликованный материал. Я прежде всего хотел подчеркнуть, что война отвратительна во всех её проявлениях, на войне героев не бывает и не бывает стороны, которая права на 100%, потому что все стороны убивают людей. В статью также вплетены реальные факты моей собственной биографии, указывающие на социальный конфликт. 1990-е годы в Краснодаре – это период засилья гопоты. Любители кабаков и дискотек с манерами уголовников чувствовали себя королями, а тем, кто не принимал их образ жизни, приходилось очень нелегко. Я, когда учился в Кубанском государственном университете, подвергался «наездам» со стороны высиживавшей там за деньги дипломы урлы, так как этим гопникам очень не нравилось, что я слушал heavy metal и осмеливался выражать свои музыкальные пристрастия внешним видом. Эти конфликты с гопотой тоже повлияли на мой интерес к Чечне. Это с психологической точки зрения легко объяснимо, потому что один оскорблённый тянется к другому оскорблённому, он лучше его понимает – особенно, когда агрессор один и тот же (гопота считала (и считает) российскую сторону на 100% правой в российско-чеченском конфликте).
Сегодня в России продолжается агрессивное навязывание милитаризма, культа роскоши и разврата – то есть попсовых, гопницких ценностей. Человеку, стремящемуся к духовности, невыносимо душно жить в такой атмосфере. Появляются различные формы протеста. В последнее время увеличилось количество русских, принимающих Ислам. Некоторые их них присоединяются к вооружённым группировкам, воюющим против российских властей на Северном Кавказе. Вспомните злополучную статью, опубликованную в «Краснодарских известиях» в 1999 году – там речь шла о русском молодом человеке, Чечне и нравственном, социальном конфликте… Мне хотелось, чтобы люди задумались над тем, как наладить социальный диалог, но меня объявили сумасшедшим и преступником.
Ситуация в стране с 1999 г. заметно ухудшилась. И как лакмусовая бумажка положения в стране – события на Северном Кавказе. Правозащитники отмечают, что многие из тех, кто уходит в исламское вооружённое подполье – это кристально чистые, добропорядочные молодые люди. Родственники и знакомые этих ребят характеризуют их исключительно с положительной стороны. Что же толкает их на радикальный протест? Почему люди, способные созидать, посвящают свои жизни разрушению? Российская пресса, в том числе так называемая «демократическая», изображает их наёмниками, бандитами, фанатиками или просто шизофрениками. Навешивание ярлыков – самый простой способ ухода от глубокого анализа ситуации. Но придумывание простых ответов на сложные вопросы не решит проблемы. Гибнут люди. И это ненормально. Усиливается озлобленность с обеих сторон. Всё больше сатанеют российские ура-патриоты и спецслужбы, а члены исламских группировок превращают в самоцель уничтожение как можно большего числа «кафиров и муртадов», впадая в фанатизм и утверждая, что это «дорога в рай».
Чеченское информационное агентство «Даймохк», которое российские власти считают одним из «рупоров террористов», как-то согласилось с выводом северокавказских правозащитников, сделанным на не освещавшейся в крупных СМИ конференции: «Ребята, уходящие в исламское подполье, занимаются не тем, чем надо.» ИА «Даймохк» прокомментировало это следующим образом: «Так создайте им условия для того, чтобы они занимались именно «тем, чем надо».» А что им может предложить российское общество? «Каждому по тачке и по тёлке и полный ништяк»? А если им отвратительны роскошь и разврат, если они просто хотят быть порядочными людьми, честно жить, любить, не подвергаться ни ментальному, ни физическому изнасилованию, то какая судьба их ждёт? Их объявят экстремистами, шизофрениками, посадят в концлагерь или психушку? Как выжить, когда в стране всё решают шариковы? Кто не понимает, о чём речь, пусть почитает «Собачье сердце» Михаила Булгакова… Со мной же получилось, как в рассказе Нильса Нильсена «Никудышный музыкант»…»
Спасибо, Евгений, за комментарий.
В деле Евгения Новожилова оправдываются все самые пессимистичные прогнозы социальных фантастов. Всё происходит по наихудшему сценарию Оруэлла: если ты выступаешь за мир, готовься к войне; если ты думаешь сам и хочешь, чтобы думали другие, тебя обязательно объявят шизофреником…
Ситуация осложняется тем, что события происходят в самом шовинистском регионе России – Краснодарском крае (или «Кущёвской республике»). Там нет ни правозащитного движения, ни независимых СМИ, ни оппозиционных групп, способных (или хотя бы старающихся) противостоять воцарившимся там шариковым. Никакое инакомыслие в Краснодарском крае не терпится – все должны ходить строем и петь хором. А Евгений Новожилов оказался одним единственным человеком, осмелившимся громко говорить на по-настоящему острые темы. Вполне понятно, что на него спустили всех собак – одному вольнодумцу в таком регионе не выжить…
В 2001 г. первыми решение об объявлении Евгения Новожилова сумасшедшим приняли не психиатры, а краснодарские карательные органы – сделано это было ещё до того, как ему пришили «заведомо ложное сообщение об акте терроризма». 2 октября 2001 г. (за день до вменяемого Евгению «преступления», якобы «совершённого» 3 октября 2001 г.) прокуратура г. Краснодара направила в суд ходатайство о проведении в отношении Евгения Новожилова судебно-психиатрической экспертизы. Ходатайство было возвращено, и тогда было придумано и «ложное сообщение об акте терроризма», и был состряпан фальшивый протокол допроса якобы «матери» Евгения со словами, которые настоящая мать никогда не произносила. Психиатры в 2001 г. просто выполнили заказ. Ниже представляем запрос краснодарской прокуратуры от 2 октября 2001 г.:
Заказ карательных органов краснодарские психиатры продолжают ретиво выполнять и теперь, спустя 12 лет. «Психиатр» в переводе с греческого - «целитель душ». Краснодарские же психиатры – это губители душ, или просто душегубы. Их белые халаты – с кровавым подбоем…
Группа поддержки Евгения Новожилова
Людоед с людоедского острова
20 марта 1999 г., «Краснодарские известия»
Он рассказал, как российские войска сбрасывали с вертолёта тела своих солдат в ущелья и на ледники в районе горы Тебулосмта…
Он не просто отрёкся от своей страны. Он пошёл на неё войной.
24-летний краснодарец Сергей (имя изменено – Авт.) в феврале 1996 года пересёк чеченскую границу и воевал на той стороне. Предатель. Он расстреливал из засад колонны российских бэтээров, брал в плен соотечественников… И вернулся в свой город как ни в чём не бывало, сохранив в боях эсэсэсэровский паспорт с пропиской. Когда он позвонил в редакцию, первая мысль была – не писать о нём ни строчки. Но тогда никто и не узнает, что в нашей беспредельной стране возможно и такое: человек, наубивавшись своих сограждан, запросто ходит с чеченским флажком не куртке.
Сергей говорит, что он такой не один. Совесть его не мучает. Он хотел «остановить свою родину-уродину там, в чеченских горах, где не по делу она печатала свой шаг.» Встретились в условленном месте. Он сидел на корточках и напряжённо смотрел на милицейский воронок, притулившийся у тротуара. Признался, что уже заподозрил что-то неладное с моей стороны. Длинные тёмные волосы хвостиком, нос с горбинкой, впрочем, это уже приметы, о которых, условились, я сообщать не буду. Если к ним добавить бороду, которую он носил в горах, то от абрека не отличишь.
В 1995 году Сергей закончил краснодарский гуманитарный вуз. Слыл рокером. В разговоре он вдруг вернулся в 1969 год, когда ещё не родился. На американском рок-фестивале в Вудстоке молодёжь жгла повестки на войну во Вьетнам, врывалась в Пентагон и за шиворот выбрасывала офицеров из здания.
– Американцы в конце концов признали войну усмирительно-поработительной, а мы не смогли. Война в Чечне просто захлебнулась кровью, опустошив российскую казну. Александр Лебедь говорил, что РФ каждый месяц тратила на боевые действия на этой территории 60 миллионов зарплат, по 100 долларов каждая, оправдывая это тем, что режим Дудаева сверхкриминальный и возникла угроза целостности российских границ. Я почувствовал на себе позор за целую страну и хотел отмыться.
Сергея перевели через границу ингуши. У парня был странный вид – оделся в собственные обноски. В руках лёгкий пакет – как на дачу к тётке огород копать. В армии не был, поэтому, несмотря на большой рост, выправки никакой. Ему почему-то верили, что он хочет воевать на «той» стороне. Довели до ближайшего чеченского села и передали на попечение старейшин.
– Собралось полсела, и никто не сказал мне ни одного плохого слова. Начался процесс гражданского вживания. Жил в одной семье, помогал по хозяйству. Это была и проверка. Как потом я понял, меня изучали, чтобы подобрать службу по плечу. Старейшины говорили военным, что подтянутый ремень и стойка навытяжку не по мне, поэтому определили в сводный ополченческий отряд сопротивления. Нас было 39 человек, из славян я один. Дали автомат Калашникова, я его немного знал. Никакой оплаты, кроме еды, крова и боеприпасов, не было. Чеченцы внешне походили на махновцев – кто в чём. Еда – тушёнка, лепёшки, сыр, картошка. Я мяса не ем с 1995 года, вегетарианец, поэтому всегда был рад молоку, слаще мёда казалось.
17 февраля 1996 года начались широкомасштабные действия. Отряд из юго-западной части Чечни пошёл к Шатойскому району, потом к Урус-Мартановскому и Итум-Калинскому. Первая моя операция – расстреляли колонну их восьми российских бэтээров. Из гранатомётов. Тех, кто пытался вылезти из машин, добивали из стрелкового оружия. Я наверняка кого-то убил в этом бою, ощущение было гадкое, и оно не покидало до самого конца пребывания в Чечне. Убивать… – он помолчал, – противно. Во мне оставалась горечь, что приходится это делать, чтобы перекрыть дорогу прущей безмозглой силе.
Отряд уничтожил десятки колонн, небольших российских баз.
Сергей задумался. В нём ничто не выдавало зверя. Он считает свою страну не достойной себя. Убеждён, что содействовал поражению России для её блага. Но пошёл дальше Владимира Ульянова, призывавшего в 1914 году российских солдат бросать оружие.
– Российскому народу необходимо всенародное покаяние после всех танков в столицах бывших союзных республик. Как сделали американцы после Вьетнама. Это духовное оздоровление – ключ к материальному благополучию.
Сергей рассуждает, а я представляю, как он убивал лопоухих пацанов из наших станиц. Может быть, его пуля уложила и моего одноклассника, военного врача, тело которого друзья еле нашли в рефрижераторе под Ростовом.
– Мужики в нашем роду горячие. Прапрадед погиб на дуэли, стрелялся с домогателем своей жены из охотничьего ружья, купленного за два дня до дуэли в лавке, стрелять-то не умел… Дед служил в угрозыске в Москве, в том числе в Великую Отечественную.
Дед и перевёз семью к Чёрному морю.
В семь лет Сергей приехал в Краснодар – из огромного сада на склоне горы, где в пять лет он поклялся не пить и не курить (слово сдержал). На войну он пошёл в дедовых часах, именных, сожалеет, что потерял их.
– После боя уходили быстро, так как за десятком БТРов могли выползти из-за горы сорок. Часто шли на охоту группами, по 5-10 человек, так легче отходить, просочиться сквозь российские войска. На небольшие колонны БТРов – три, четыре – нападали даже из «Жигулей». Внезапно выскакивали и расстреливали почти в упор. Обороняли сёла. Окапывались хорошо, блиндажи строили. У крупных сёл оставляли отряд до 250 человек. У российских войск тактика была всегда одна: сначала бросить живую силу, уложить десятки трупов, потом артобстрел. Настоящей бедой для чеченской стороны была многотонная бомба, которую мы называли глубинной – воронка в диаметре достигала 12-15 метров, в глубину – 7. От такой ничто не спасало, но у российских войск их было мало. Если в чеченском отряде потери доходили до 15 человек, село оставляли. Случалось, что большой отряд попадал в окружение – тогда платили за проход российским командирам от 40 до 50 тысяч долларов. Но это было редко. За эти же деньги село могло откупиться – чтобы не бомбили, если угрожали, что будет штурм. Но были и настоящие штурмы. Безопасные коридоры для отхода гражданских если и давали, то обстреливали с боков, чтобы «не выбивались».
Были и дикие случаи: во второй половине марта под Самашками российский вертолёт обстрелял женщин, убил десятерых, остальные добежали до блокпоста, и русские их пропустили. Тогда озверевший вертолётчик выпустил ракету уже по блокпосту, убил пятнадцать солдат. Кстати, отдалённые блокпосты, особенно в южной части Чечни, пропускали и своих, и чужих, к врагам просто поворачивались спинами. Зверством отличались федеральщики – давили танками людей, стада коров, а когда не было живого – просто деревья. И сколько я ни присматривался к российской стороне – в бинокль и так, – всё время среди солдат и офицеров были пьяные. Отчасти поэтому и гибли как мухи. На водку, спирт деньги находили, а в плен попадали завшивленными, голодными. Один парень признался, что у нас впервые досыта поел на войне. Ополченцы над пленными не издевались, даже охраняли офицеров от слишком прытких 14-15-летних подростков, быстрых на расправу (одного они зарезали). Контрактники, что были на российской стороне, очень похожи на крутых с улицы Красной – те же замашки, жесты. Мы их называли платочниками. Они больше рисовались, беспредельничали на рынках. На нашей стороне нелюдями были бандиты. Они рядились под ополченцев, повязывали зелёные полоски и мародёрствовали, обстреливали и российские войска, и своих. Доказать их вину можно было, только поймав за руку. Мы отвлекали силы на выслеживание бандитов, но за полгода так никого и не обнаружили.
Воевали без передышки, но без алкоголя, травки, иначе бы не было качественных операций. За шесть месяцев в отряде убили четверых, 11 – тяжело ранили, ещё несколько человек получили лёгкие ранения.
Наш отряд передвигался быстро, я ориентировался на местности слабо и в этом смысле был иждивенцем. Ещё меня не брали, когда надо было проезжать через блокпосты, так как мои документы «не в порядке» и всякий раз нужно было платить. Общая численность отрядов чеченского сопротивления доходила до 15 тысяч, в том числе 500 – из других кавказских республик, больше всего из южного Дагестана. Из арабских стран – Сирии, Иордании – единицы, как экзотика. В 95-м прибыли 400 украинских националистов. Они не скрывали, что приехали «на сафари», в «тир», русских пострелять. К 96-му настрелялись и уехали, осталось десятка два.
За полгода меня дважды посылали в Краснодар с информационным заданием, но это никак не было связано с терактами. Первый раз – в конце апреля, второй – в мае. Я участвовал в выборах российского президента, голосовал за Дудаева. На улице Ставропольской среди бела дня расписал все плакаты с Ельциным словами «пахан», «душегуб». Тёти останавливались, грозили вызвать милицию, девицы кривили губки. Когда приехал с войны в Краснодар, меня вообще бесили размалёванные девочки, иномарки, крутые. Я как будто ощущал запах разлагающегося общества. Милиции я не боялся – ну кто докажет, что я там воевал, что вообще был там? За жизнь свою я не трясусь, есть большая ценность – душа.
Вернулся я в Чечню седьмого июля, а восьмого начались боевые действия. В августе было озверение, апокалипсис. С шестого по четырнадцатое августа Грозный напоминал настоящую мясорубку. Наш отряд зашёл туда седьмого. Огонь, гарь, кровь. Когда мы по рации предлагали российской стороне прекратить стрельбу и подобрать трупы своих, в ответ слышался отборный мат. Жалко было мирных жителей. У одной русской женщины подстрелили сына – пошёл за водой. Она даже не смогла оттащить его труп за дом. Я ей помог, вырыл яму недалеко и похоронил парня вместе с убитой снайперами чеченской девушкой. 21 августа всю ночь нас бомбили, и когда, казалось, всё – обстрел окончился, снаряд угодил рядом со мной. Спасла крепкая стена, но меня сильно тряхнуло и засыпало. Откопали свои из отряда, два часа я был без сознания. Вследствие контузии зрение упало. Попросил командира раздобыть очки, все смеялись: тут такое, а ты со своими очками, но потом нашли.
– Когда осенью боевые действия закончились, я решил уехать. Предлагали остаться, женить. Когда здесь станет невмоготу, вернусь, есть коридор, по которому я в любой момент уйду. Но хочется помочь чеченцам по-настоящему – отстроить разрушенные сёла, школы, больницы, а просто работать в каком-то хозяйстве, воду носить – не по мне.
Единственная привязанность в Краснодаре – мама. Были две девушки в разное время, но обе предали – укатили, задрав юбки, с денежными быками. Туда и дорога.
Сергей не работает, но существовать есть на что – получает от некой мусульманской организации 400 рублей в месяц – просто как участник войны. И ещё два доллара на карманные расходы.
В последнюю встречу был удручён: бывшие «герои» чеченской войны стали бандитами. «Чеченская верхушка, насытившись, может в любой острый момент сняться (есть самолёты) и перебазироваться в Турцию, предать свой народ. Конфликтов не должно уже быть, – смотрит он режущим взглядом, – там уже всё перепахано снарядами…»
Он ошибался. Ещё один острый момент наступил. К людоедскому острову (так стали называть Чечню) снова подтягивают ракетные установки для точечных обстрелов бандитских баз…
Валентина Каюк.
.jpg)
