Полина Жеребцова: Про убиваемых и убивавших

Войну нельзя окончить, лишь объявив о ее завершении. Война продолжается - в надломленных судьбах выживших и в страшном опыте насилия вернувшихся с нее солдат. Сколько судеб загублено войнами. И они не заканчиваются подписанием мирных соглашений. Пули и осколки продолжают летать. После обстрелов и бомбежек наступает очередь терактов, локальных перестрелок и долгого эха болезней и самоубийств. Война, бушевавшая во внешнем мире, перемещается во внутренний.
У людей, которые были в зоне боевых действий, нарушается психика. Реакция на внешние раздражители становится острее. Или – невыносимее.

Психологи объясняют это тем, что военная среда обитания развивает определенные навыки, которые в мирной жизни не нужны. Например, умение передвигаться перебежками, с опаской глядя в небо – не летит ли самолет. Поэтому в развитых странах, людей перенесших военные кампании, отправляют в реабилитационные центры, где с ними работают психологи. Это снижает риск самоубийств, тяжелых заболеваний, вызванных стрессом и переохлаждениями.
Конечно, когда речь идет о «цивилизованных странах», речь не идет о России, стране, где перерывы между военными компаниями – минимальны.

Самая большая пагубность войны – это резкое снижение человеческой жизни. Среди убивающих и среди убиваемых. Жизнь человека на войне абсолютно ничего не стоит. Мне пришлось в этом убедиться лично.
Война пришла к нам осенью 1994 года… И вплоть до 2004 года, когда мы покинули Чечню, мы каждый день попадали в перестрелки. Для обкуренной местной полиции и пьянющих российских солдат война еще продолжалась.
Так мы продолжали жить на войне.

Любой человек на войне лишний. Ей нужны звери

Если первая чеченская война имела хоть какие-то, образно говоря, рамки приличий, то вторая «прославилась» садистскими убийствами, полным уничтожением кварталов, где убивали всех – включая детей. Зачистка подвалов при помощи гранат уничтожала даже тараканов.

Из дневника 2000 года:

- По этой улице и выше, — рассказывали местные жители, — шли федеральные части с осетинами. Это был кошмар! Ингушей они особенно ненавидели после конфликта в 1992 году из-за спорных земель. Так что расстреляли их втроем. Там были местный русский парень, чеченец, и привели этого ингуша. «Чтоб был интернационал», — смеялись российские военные. А хоронить тела не отдали….Недалеко от этого места расстреляли старую женщину, в ночной рубашке и в теплом платке на плечах и ее дочь. Она была полностью раздета, лет тридцать.
Примерно через два квартала и выше, если подниматься от нас по частному сектору в гору, расстреляли девочку-чеченку семи лет с матерью и теткой. Люди с этой улицы рассказали, что старшую сестру расстрелянного ребенка, девушку примерно моего возраст, военные увели с собой.

В подвал общежития от хлебозавода военные бросили гранату. Погибли и чеченцы и русские, которые прятались там от обстрелов. Много людей! Были дети… Мать одной из убитых женщин, по имени Галина, мы встретили на рынке «Березка». Вероятно, там и погибли молодые чеченки, у которых однажды мы прятались от бомбежки в районе «Березки».

В 2000 году зимой в Грозном, Старопромысловском районе, на остановке «Ташкала» располагалась одна из российских военных частей. Чем она «прославилась»? Да тем, что все пытавшиеся выйти из объятого войной города, на этом посту «исчезали». Там пропала моя соседка Тамара и пожилой сосед.

Правда выяснилась ближе к лету: в колодцах были найдены части тел около двухсот человек. Отрезанные руки, ноги, головы. А в двухэтажных строениях, где базировалась военная часть, были обнаружены наручники, окровавленные простыни и штативы для камер! Где они сейчас, эти нелюди? Вы думаете, что война кончилась, и они перестали расчленять своих жертв? Я никогда не смотрю фильмы ужасов.
Я их уже видела.

Точка невозврата. Вот и Тима не вернулся из боя

После второй чеченской люди, сумевшие выжить в ужасе бомбежек, обстрелов, голода и холода, начали умирать. Стремительно. Конечно, никакой психологической реабилитации они не прошли, и никакой материальной или медицинской помощи не получили. Ни в какие заграничные беженцы не сбежали, потому что настоящие пострадавшие просто не добегали туда – в начальные двухтысячные.

Моя дорогая соседка по лестничной площадке, ингушка Марьям, скончалась от рака, русская соседка, старушка Антонина, бодрая и веселая – умерла от рака…
Смерть продолжала забирать за собой всех, кто побывал в человеческом аду. Множество знакомых детей, помимо того что остались калеками на всю жизнь, потеряв конечности, стали страдать фобиями или помутнением рассудка.

Из дневника 2003 года:

Какая была встреча!
Мы увидели на рынке высокую худую женщину Зарган и ее сыночка Тиму.
Еще до первой войны мы дружили с этой чеченской семьей. Они жили в нашем районе.
Мы с мамой помним, какая была радость, когда Тима родился! Единственный долгожданный ребенок в семье. Он был здоровым и красивым.
Теперь это несчастный страдалец девяти лет. Тима ломает вещи, кусается и часто плачет. Он болен. Под бомбами ребенок испытал такой страх, что в нем угас разум. Едва Тима слышит гул самолета или видит танки, он начинает кричать, биться в истерике и царапает себя, оставляя на теле шрамы. Его трудно успокоить…
Уехать у них нет возможности. Жить здесь – негде: одни руины.
И если мать Тимы смогла пережить обрушившиеся на них горе, то отец сдался.
– Муж бросил меня, – просто сказала Зарган. – Он в гневе, что единственный сын сошел с ума. Муж взял себе другую жену, а нас прогнал.
– Где вы живете? – спросила у нее моя мама.
– Все, что у меня есть – это мой сын. Идти нам некуда. Родные меня не примут с таким ребенком. Они думают, что в мальчика вселились злые духи, джинны… Говорят: «Оставь его в приюте…» Я не могу его бросить. Несколько недель мы жили в чужом разрушенном подъезде. Спали на матраце, который нашли на улице. Сейчас малознакомые люди пустили нас в свой подвал. Там ночуем.
Тима начал плакать и царапаться, услышав, как мчатся танки по трассе. Они грохотали, издавая зловещий скрежет, но я заметила это только сейчас, увидев, как исказилось лицо ребенка. До этого чудовищный грохот не проникал в мое сознание потому, что давно стал чем-то обыденным, каждодневным.
Мы с Зарган взяли мальчика за руки, уговаривали не волноваться.
Было заметно, что Зарган в сорок лет выглядит гораздо старше своего возраста – внешне она была похожа не на мать, а на бабушку. На ней был засаленный халат, порванные калоши и большой коричневый жакет с чужого плеча. Красно-оранжевый платок не покрывал головы Зарган. Он упал на плечи и болтался, как потертый пионерский галстук.
Моя мама купила Тиме жареный пирожок с картошкой и предложила им переночевать у нас.
– Тоже нет воды, отопления. Холодно. Но уже не подвал. С Таисой, хозяйкой нашего временного жилья, думаю, договоримся…. – сказала мама.
Но окончательно решить мы ничего не успели: Тима, жадно схватив пирожок, бросился бежать прочь от трассы и тяжелых военных машин.
Зарган кинулась за ним вдогонку.
Я полезла за валидолом, потому что маме от всего этого стало плохо. Она задыхалась.

Есть ли такое обезболивающее, чтобы забыть?

Нельзя доводить страну до состояния гражданской войны, как это сделала власть. Нельзя доводить людей вообще до такого состояния! Россия – единственная страна в мире, правительство которой отдает такие приказы армии - уничтожать бомбами свои города и убивать своих граждан.

Я подала в суд за потерянное из-за войн здоровье на министерство Обороны и министерство Финансов. Мое здоровье после войн настолько подорвано, что ежедневно приходится пить обезболивающее, чтобы не кричать от боли. Организм поражен болезнями от стрессов и сильнейшего переохлаждения, и это помимо ранений в ноги (шестнадцать осколков!), за которые мне не было выплачено ни одного рубля компенсации. Последнее время я по несколько месяцев в году провожу в больницах, вместо того чтобы жить нормально, рожать и воспитывать детей – для меня это теперь маловероятное, почти невозможное счастье.

Помогает выжить надежда, что Всевышний знает лучше, чем земные врачи с их прогнозами. Мое требование выплатить полагающуюся компенсацию, чтобы иметь возможность хоть частично восстановить здоровье не увенчалось успехом. Дело нарочно затягивают так, чтобы не дать возможности довести его до Европейского суда по правам человека. Иск «заморозили» таким образом: вначале приостановили рассмотрение якобы потому, что госпошлина не была уплачена. Но госпошлину не платят, если иск о потере здоровья. Далее, когда юрист подал жалобу, она была безвозвратно утеряна в Тверском суде Москвы. Прошло более года, а иск еще даже не приняли к рассмотрению.

Сумасшедший дом

Невероятное количество людей нуждаются в психологической реабилитации, в лечении в санаториях: те, кто жил на войнах, те, кого убивали, те, кто остались сиротами и голодали под бомбами. Но, увы, власти это не нужно – несчастными и больными править легче. Оказавшись на юге России, в маленьком селе, среди русских, чьи дети и внуки воевали в Чечне, как рядовые или наемные военные, моя мать, пожилая женщина, столкнулась с непониманием и отчуждением.
Долгое время ее воспринимали как «чеченку», несмотря на русские имя и фамилию.

Она была «оттуда». Она одевала платок! Постепенно некоторые жители привыкли к ней и даже стали общаться, но воинствующие «патриотические элементы» остались при своем мнении, поэтому иногда в ее окно залетает кирпич – вместе с проклятиями в адрес «всех черных», а иногда обещают кинуть и боевую гранату, памятуя о своих былых «подвигах» на войне…

Проживая в коммунальной комнатке ветхого дома, бывшего некогда сараем для скотины (во времена Сталина посчитали, что и людям там жить вполне подойдет, и они до сих пор живут!), моя мать невольно стала свидетелем множества печальных историй в маленьком российском селе. Несколько русских парней, вернувшиеся после чеченской войны, покончили с собой. Их матери не могут понять, в чем дело, плачут и ходят в церковь, ища ответы там.

«Мой сыночек кричал от кошмаров! Спать не мог. Куда мы только не обращались – нас отовсюду посылали, сказали: само пройдет, а он застрелился», – сокрушается одна из таких матерей.

«Единственный был сын! Не хотел воевать! Мы — старики, откупить не смогли от армии. Пришел, прожил два месяца с нами и бросился с моста», – плачет другая женщина. – Но ведь по закону единственного сына не должны были забирать? А нам в военкомате сказали: дайте деньги. Деньги! А у нас не было… Сын потом, как вернулся, сам на себя не похож стал, все твердил, что не сможет жить с тем, что видел…»

Недавно, пару недель назад очередного российского «возвращенца» с чеченской войны соседи чудом успели вынуть из петли, и он остался жив. Повеситься пытается уже неоднократно, ежедневно пьет водку и не может спать от кошмаров…

Конечно, не у всех есть совесть. Многие вернувшиеся, наоборот, укрепились в правильности своих злодеяний. Они развлекаются отстрелом котов и собак, а периодически палят по крышам и деревьям «куда попадут». Старики и детвора научились ловко прятаться от пуль. Особенно «весело» по праздникам, когда многие их вояк навеселе…

Это проблема не одного маленького села, а всей огромной страны: судя по изуверскому обращению с заключенными, многие из полицейских и тюремных надзирателей бывали в военных командировках в Чечне. Свой опыт и знания они теперь применяют регулярно – «в мирной жизни».

Полина Жеребцова

Источник: Chechenews.com